«ДЕВА РУССКАЯ». ТРАНСФОРМАЦИЯ СЮЖЕТА В ПРОСТРАНСТВЕ ПЕРЕВОДА

Книга швейцарского историка Поля Анри Малле « Введение в историю Дании » («Histoire du Danemarch» ) оказала значительное влияние на русскую литературу. Больше всего внимание русскоязычных читателей привлёк сюжет о любви конунга Харальда Хадрада к Елизавете, дочери Ярослава Мудрого. Всего на русский язык было сделано 9 переводов этого текста, в том числе переводы Н.А. Львова (1793), И.Ф. Богдановича (1810), Н.М. Карамзина (1818) и А.К. Толстого (1869), самым известным из этих переводов стал текст Константина Дмитриевича Батюшкова. Однако этот сюжет не только стал поводом для создания весьма вольных переводов в духе романтизма, но и послужил основой для одного из второстепенных сюжетов «Руслана и Людмилы» Александра Сергеевича Пушкина. Безусловно, причины такого внимания к этому тексту поэтов-романтиков и их переводческие стратегии заслуживают отдельного рассмотрения. Прежде всего, потому что сам перевод, выбор текстов для перевода происходил в условиях влияния на русскую литературу таких направлений, как предромантизм и романтизм. Мода на оссианизм была частью этого процесса. В итоге именно перевод Константина Батюшкова стал восприниматься как образцовая романтическая элегия и породил некоторое количество подражательных текстов. Кроме того, процесс подобной рецепции вписывается в контекст литературной борьбы, развернувшейся на рубеже XVIII-XIX века. Как это часто бывает, это противостояние строилось на идее присвоения. И текст, помещенный Малле в его историческую работу, становится объектом такого присвоения. Каждая сторона стремится соотнести этот текст со своими литературными стратегиями. Вместе с тем этот процесс осуществляется в условиях неполных сведений о самой эпохе создания текста. О европейском средневековье представление было чрезвычайно условным. Представление же о русском средневековье фактически отсутствовало. В этом случае переводчику приходилось не столько опираться на контекст, сколько воображать его. Само направление мысли переводчика дает нам великолепный материал для анализа существовавших в русском обществе представлений о историческом процессе.

“RUSSIAN MAIDEN”: PLOT TRANSFORMATION IN TRANSLATION

The book by a Swiss historian Paul Henri Mallet “An Introduction to the History of Denmark” (“Histoire du Danemarch”) made a considerable impact on Russian literature. The Russians were mostly attracted by the plot about the love of King Harald Hadrad for Elizabeth, the daughter of Yaroslav the Wise. In total, there were nine translations of this text into Russian, including the translations by N.A. Lvov (1793), I.F. Bogdanovich (1810), N.M. Karamzin (1818) and A.K. Tolstoy (1869). The most famous of these translations was the text of Konstantin Dmitrievich Batyushkov. However, this plot not only became the reason to produce quite free variants of translation - translations revealing the spirit of romanticism, but also served as the basis for one of the secondary plots, namely, the plot of “Ruslan and Lyudmila” by Alexander Sergeevich Pushkin. Undoubtedly, the reasons for such attention to this text of romantic poets and their translation strategies deserve a separate and comprehensive consideration - what have become the object of the research in the article. First of all, the choice of texts for translation took place in conditions of the influence on Russian literature of such trends as pre-romanticism and romanticism. The Russian ossianism was part of this process. As a result, it was the translation of Konstantin Batyushkov that began to be perceived as an exemplary romantic elegy and gave rise to several imitative texts. In addition, the process of such a reception fits into the context of the literary struggle that unfolded at the turn of the 18th-19th centuries. As is often the case, this confrontation was built on the idea of appropriation. And the text that Mallet placed in his historical work becomes the object of this appropriation. Each side seeks to correlate this text with its own literary strategies. At the same time, this process is carried out under conditions of incomplete information about the very era of the creation of the text. The knowledge of the European Middle Ages was extremely conditional. The knowledge of the Russian Middle Ages was virtually absent. In this case, the translator had to rely not so much on the context as to imagine it. The very direction of the translator's thought provides us with excellent material for analyzing the notions of the historical process that existed in Russian society.